Изя, сыночек, сходи в магазин за хлебом.

Хоронят еврея. Ребе говорит: «Пусть кто-нибудь скажет добрые слова о покойном». Все молчат.
Ребе: «Пусть кто-нибудь скажет добрые слова!». Молчание. Ребе: «Кто-то обязательно должен сказать!».
Oдин, наконец, соглашается:
«У усопшего был брат. Так он был еще хужe!»

Хоронят известного одесского врача. Люди подходят, бросают пригоршню земли. Вдруг всех расталкивает Кацман и устремляется к могиле.
— Изя, ви шо, дикий? Станьте в очередь!
— Ой, та я только спросить!

— Фима, мы таки едем в отпуск!
— И куда же это, если не секрет?
— Едем туда, где «все включено» — к маме!

— Роза Марковна, а шо это у вас на ногах такие кривые пальцы?
— Из-за убеждений.
— Каких убеждений?
— Я убеждена, шо у меня таки 35-й размер ноги.

Интервью:
— Скажите, почему вы антисемит?
— Один еврей, несколько лет назад испортил мне жизнь…
Да!? И как же его звали?
— Мендельсон!

— Лазарь, что случилось? На тебе прямо лица нет!
— Представляешь, Фима, вышел я сегодня погулять и вдруг вижу: лежит пачка 100-долларовых купюр в фирменной упаковке. Ну, поднял я ее, понес домой, но чувствую, что-то мне на душе неспокойно. Пришел, пересчитал Так и есть одной не хватает!

Нью-Йорк. Брайтон-Бич. Общественный туалет.
У писсуаров стоят рядом два еврея, эмигранты из бывшего СССР.
Вдруг один спрашивает другого:
— Вы случайно, не из Одессы?
— Да, из Одессы.
— А, случайно, не с Молдаванки?
— С Молдаванки. А как вы вычислили?
— Там у вас в местной синагоге обрезание делает кривой на один глаз Мойша. Он всегда режет неровно, а вы мне уже обоссали левый туфель…

— Фая Соломоновна, ви не против сегодня поужинать вместе?
— С удовольствием, Абрам Семэнович!!
— Тогда у вас, ровно в семь!

Киев, 1918 год. Мойша стоит у окна, с улицы слышится конский топот, стрельба, крики.
— Моня, шо там?
— Наши побеждают.
— Наши, это кто?
— Завтра узнаем.

— Семён Маркович, почему вы не женитесь, уже третий год вдовствуете?
— Не могу найти женщину с астмой, после Сарочки столько лекарств осталось…